ПОЧВОВЕДЕНИЕ В ЛИЦАХ

Случайно. Я пришёл на день открытых дверей факультета почвоведения. Там познакомился со своим будущим научным руководителем, Степановым Алексеем Львовичем. Сейчас он руководит кафедрой биологии почв. Конечно, только потом стало ясно, что мы будем вместе работать. Но после этой встречи я сразу понял, что пойду на факультет почвоведения. Ещё в 10 классе я начал ходить в кружок юного почвоведа, где каждое занятие проводили сотрудники факультета. С каждым уроком я всё больше увлекался факультетом. А так как в моё время не было ЕГЭ и можно было поступить, сдав досрочные экзамены, я успешно сдал еще в мае химию и математику и, не окончив школу, уже был зачислен на факультет почвоведения. Я ни разу не пожалел о своем выборе, потому что учиться было очень интересно.

Много чем: в банке работал, в пиар-агентстве и занимался электроэнергетикой, еще учась в аспирантуре. Потом увлекся научной журналистикой. В разных сферах себя попробовал благодаря почфаку. Мы много учимся, ходим по разным факультетам. Например, физику изучаем на физфаке, химию – на химфаке, а геодезию и геологию – в главном здании МГУ. Мы проникаемся атмосферой разных факультетов, общаемся с учеными и студентами – всё это сильно расширяет кругозор. Вообще, главное, что даёт вуз, – это возможность учиться: не просто получить информацию и работать в одной специальности, а научиться применять знания, искать новые, совершенствовать их.

Да, наша кафедра в поле ездила реже, чем другие кафедры, а если выезжала, то ненадолго, чтобы отобрать образцы для работы в лаборатории. Мне не хватало романтики и приключений, поэтому я ходил по соседним кафедрам и просился, чтобы меня взяли в экспедицию. На третьем курсе меня позвали географы почв работать в крупном проекте с почвами островных монастырей. Этим проектом руководила профессор Инга Сергеевна Урусевская, и это была совместная работа с почвоведами СПбГУ. Островные монастыри были выбраны не случайно. Нам важно было посмотреть, как меняется почва при многолетнем воздействии человека. Монастыри всегда вели летопись, что давало нам информацию о характере обработки, а островное расположение сильно ограничивали территорию: монахи здесь столетиями обрабатывали один и тот же кусочек земли. Сначала мы поехали в Иверский монастырь на озере Валдай.

Монастырь – это закрытый мир. Попал я туда забавным образом: разболелся перед поездкой, выехал на два дня позже нашей группы. Я приехал туда на поезде поздно ночью: транспорта никакого нет, поймал такси. Таксист довёз меня до ворот монастыря, но предупредил, что по ночам они обычно не пускают. Я подошел – действительно все закрыто. Стал стучаться. Не впускают, а в сторожке говорят: «Настоятель не разрешает открывать ворота после захода солнца». Хорошо, что у меня с собой был спальник и моральная готовность спать на лавочке. С утра меня впустили и долго извинялись. Жили мы в кельях, где и монахи, трапезничали с ними. Интересный опыт получился.

Мы ездили в 98-ом году – тогда монастыри только начинали восстанавливать. Ведь в советское время на месте монастырей были склады, больницы, тюрьмы. Монахи, пришедшие туда в 90-е годы, восстанавливали все на личном энтузиазме. Им важно было понять, смогут ли они там что-то выращивать на монастырской территории, ведь исторически у монастырей всегда были огороды. Мы проводили там свою работу, изучали почвы и то, как они менялись под воздействием человека. Благодаря нашей работе, мы давали монахам рекомендации, что нужно делать, чтобы у них был хороший урожай. Для них тогда это было не просто сельское хозяйство, а источник пропитания. А они нас, в свою очередь, звали на общую трапезу, приняли в свою общину. Это был уникальный опыт, нас даже брали на колокольню. Я до сих пор помню, как отдавало в диафрагме от звона большого колокола.

В науке всегда должна быть какая-то доля романтики, когда объект связан с человеком, его историей. Например, камни. Для среднестатистического человека камень ничего интересного не представляет, но он начнет приобретать смысл, если связан с какой-то историей, древними поселениями. Люди готовы ехать в отпуск, тратить деньги, чтобы только посмотреть на камни с петроглифами (наскальными изображениями), прикоснуться к истории. Поэтому очень важно то, что мы своей научной работой ещё и сохраняем историю.

Монастырь – это закрытый мир. Попал я туда забавным образом: разболелся перед поездкой, выехал на два дня позже нашей группы. Я приехал туда на поезде поздно ночью: транспорта никакого нет, поймал такси. Таксист довёз меня до ворот монастыря, но предупредил, что по ночам они обычно не пускают. Я подошел – действительно все закрыто. Стал стучаться. Не впускают, а в сторожке говорят: «Настоятель не разрешает открывать ворота после захода солнца». Хорошо, что у меня с собой был спальник и моральная готовность спать на лавочке. С утра меня впустили и долго извинялись. Жили мы в кельях, где и монахи, трапезничали с ними. Интересный опыт получился.

Прекрасно, это очень плодотворное время. Вот, например, поездка на Камчатку, где я был дважды. Первый раз я был там как сотрудник экспедиции, второй раз – как турист. В качестве туриста я увидел гораздо больше, мы каждый день летели смотреть новое место, увидели массу достопримечательностей. А когда я работал в экспедиции, нас забросили на вертолете в центральную часть Камчатки, и там мы жили две или три недели в палатках среди дикой природы. Но при этом ощущение места и погружение в среду в экспедициях происходит гораздо глубже. Хотя экспедиционная работа бывает рутинной, ты вынужден много времени проводить на одном месте, но при этом ты глубже проникаешь в среду, у тебя появляется высокая цель, исследовательский интерес. У туриста как правило нет никакой задачи. А экспедиция подразумевает исследовательский проект, познание окружающего мира. Раньше было слово «путешественник», которое было почти равнозначно первопроходцу – это был человек, который, в первую очередь, ехал для того, чтобы познать мир. Сейчас становится все больше туристов – тех, кто едет просто отдохнуть. А ученый сохраняет и сегодня роль первопроходца. Эпоха географических открытий ушла в прошлое, но в других областях науки по-прежнему осталось много «белых пятен». Поэтому экспедиция – это всегда большая романтическая цель.

Случайно. Формировалась группа, и там нужен был человек, который сделает геоботанические исследования. Дата экспедиции постоянно сдвигалась, были транспортные накладки, потому что судно, на котором мы должны были отправиться, село на мель. Но в итоге все сложилось, и мы добрались до места назначения, только несколько позже, чем планировали. Арктика – это такое место, где возможно изучать растения и почву всего полтора-два месяца в году. А наша экспедиция началась уже на исходе этого короткого периода тепла. Нам пришлось исхитряться, чтобы под сугробами что-то откапывать, находить. Мне кажется, мы сделали даже больше, чем было возможно.

В первую очередь, это был мониторинг окружающей среды. Мы работали в рамках государственной программы Ликвидации накопленного вреда окружающей среде. В наши задачи входило изучение состояния почв, растений, оценка скорости эрозионных процессов, разрушения береговой линии. Работы мы проводили на островах и побережье северных морей (Карского, Лаптевых, Восточно-Сибирского) в местах, связанных с хозяйственной деятельностью человека.

Мы по льдам не ходили. Море вокруг не замерзало до октября, поэтому долго было ощущение, что мы находимся в каком-то летнем морском круизе. Но когда дул ветерок, сразу становилось понятно, что это все иллюзии и зима уже близко. А с вертолета мы всегда выходили на берег, в тундру. Поначалу снега там еще не было, так что первое ощущение от Арктики – это мягкая, нежная тундра, пушистый мох, а не холодные льды.

Я занимался изучением растений, рассматривая их как индикатор воздействия человека, брал образцы для дальнейших исследований в лаборатории. Арктические растения находятся на гране жизни и смерти, постоянно – в режиме выживания: лето там длится всего 2 недели, а весны как таковой нет. Хотя растения Арктики очень выносливые, человек на них порой влияет сильнее сурового климата.

У нас было очень мало времени, потому что мы были привязаны к световому дню и к вертолету. Утром прилетали на берег, а с последним рейсом вертолета должны были вернуться на судно. В экспедиции время всегда ограниченно, поэтому если кто-то из членов команды не успевает со своей работой, ему помогают коллеги. В Арктике у нас была очень комфортная экспедиционная жизнь – не то, что на Камчатке. Там вертолет нас сбросил в тайгу и улетел. А дальше мы должны были налаживать свой быт, готовить еду, строить переправы через горные реки. На экспедиционном судне – совсем другие условия. Днем ты поработал в поле, а вечером тебя уже ждет готовый ужин, горячий душ и мягкая постель. Идеальные условия.

Основная задача рейса – обеспечить жизнь полярных станций на ближайший год, то есть сменить зимовщиков и завезти им необходимые продукты. В Арктике много исследовательских задач, и на нашем судне было много групп из разных институтов, каждая из которых выполняла свою задачу. Но никто из нас не мог диктовать свой график судну, потому что в первую очередь команда обеспечивала полярников, у которых заканчивалась еда, ломалось оборудование. Свои задачи мы выполняли по мере продвижения нашего рейса. Порой приходилось ждать много дней на судне, прежде чем мы попадем на берег в следующую точку работы нашей экспедиции.

Самая большая сложность – туда попасть. А сложность в изучении почв связана с климатом. В Арктике выпадает, на удивление, очень мало осадков, но при этом там холодно, несколько месяцев в году нет солнца, и осадки практически не испаряются. Что обычно делают почвоведы? Копают разрез. В тундре это сделать невозможно, потому что в почве много воды. Как только мы углубляемся на штык лопаты, всё сразу наполняется водой. Разрез там выкопать невозможно. Зимой же почва превращается как будто в бетон – ни лопата, ни лом ее практически не берут.

Безусловно, помогли. Я сразу видел эрозионные процессы, которые даже для геологов были неожиданными, потому что разрушение территории начинается именно с почвы, а затем уже переходит вглубь на подстилающие породы. Знание растений, их физиологии наш факультет дает на высшем уровне, этому посвящена летняя практика трех курсов и многочисленный камеральные занятия. Растения в эрозионных процессах тоже играют главенствующую роль. Исчезают растения – увеличивается глубина сезонного протаивания вечной мерзлоты, начинаются термокарстовые процессы. Затем образуются овраги, которые постепенно углубляются в сторону моря. Следом идет разрушение береговой линии. Это очень серьезные процессы, которые приводят к исчезновению целых островов. К примеру, в архипелаге Новосибирских островов в 20 веке несколько островов было полностью размыто. Сейчас повсеместно идет разрушение береговой линии островов и материковой части Арктики. Эти процессы очень важно изучать и прогнозировать.

Надо любить Север. Когда человек к чему-то тянется, жизнь его туда обязательно приводит. Побывав в Арктике, человек становится подобен стрелке компаса: он всегда поворачивается на север. Часто человек впервые попадает в Арктику случайно, но, побывав там, открывает для себя огромный мир, не похожий на его привычную жизнь. А целей для исследования там великое множество. Все ученые знают, где найти информацию по научной работе в Арктике. Места там хватит для всех. Главная трудность связана с логистикой. В Арктику очень трудно добраться. Но сейчас активно развивается Северный морской путь. Возможно, в ближайшем будущем транспорта там станет больше.

Знаете, я недавно смотрел фильм «Первого канала» про Северный морской путь. Диктор перепутал Северную землю с Новой землей. Но если бы он назвал Архангельск Астраханью, все бы это заметили, а тут спокойно выпустили в эфир. К чему это я? К тому, что надо больше рассказывать про Арктику. Такие ошибки недопустимы. Это регион, в который было вложено очень много труда и человеческих жизней. Раньше снимали фильмы про космос, каждый второй ребенок хотел стать космонавтом. Так же было и в 19-20 веке с Арктикой, это было какое-то «белое пятно», которое люди стремились познать всеми силами, рискуя жизнью. Но как только человечество заглянуло за краешек этой земли, интерес стал угасать. Хотя все самое интересное там только начинается. Сейчас важно вновь пробудить этот интерес, чтобы наши соотечественники знали, какой уникальный регион есть в нашей стране и сколько тайн в нем скрыто до сих пор.

Сейчас очень часто профессию выбирают по фильмам. К примеру, многие хотят стать врачами, потому что куча сериалов в последнее время снято про врачей. Но есть такие профессии, про которые фильмы не снимают, хотя они вполне этого заслуживают. Главное, мне кажется, для абитуриентов при выборе профессии — смотреть на мир шире. Факультет почвоведения — чем он уникален? Тем, что там разнообразное обучение и широкий спектр предметов, которых нет, наверное, ни на одном факультете МГУ. Мне кажется, никто так не кочует по разным зданиям и отделениям, собирая крупицы знаний, как студенты-почвоведы.

И еще обучение на факультете почвоведения связано с большим количеством эмпирических исследований, с экспериментом. И это тоже большая ценность, потому что в последнее время все стало виртуальное. Пока была пандемия, многие школы перешли на удаленку, и ВУЗы даже пытались это делать – удаленно чему-то учить. И если лекции действительно можно удаленно слушать, тесты – удаленно сдавать, то никогда удаленно не выкопаешь разрез, не поставишь химический опыт, не изучишь минералы. И это уникально: какой-то островок прежней и настоящей жизни. Но прежней не в плохом смысле, а, наоборот, в хорошем, в вечном и непреходящем. Потому что это очень интересная, разнообразная жизнь, которая дает фундамент для движения в любую сторону.